С родителями

Коренной москвич, член Союза писателей и Союза литераторов России, Андрей Михайлович Голов ни на день не уезжал за пределы Москвы и Мос­ковской области — так не расстаются со столицей воспетые им воробьи Александровского сада. 2 сентября 2023 года исполнилось 15 лет со дня его смерти. Прах поэта покоится на московском Пятницком кладбище за храмом Живоначальной Троицы при бывшем приюте Бахрушиных в районе станции метро «Рижская». На это кладбище он регулярно приезжал почтить память отца — Михаила Фроловича — и бабушки — Агапии, которую особенно любил за удивительное чувство языка и знание пословиц и поговорок, давших толчок развитию поэтического дара внука; здесь же кланялся стае высоких деревянных крестов над утопавшими в бурных зарослях папоротника могилами дивеевских монахинь, изгнанных из монастыря в советское время. Посещение кладбища для А. М. Голова было своеобразным экскурсом в историю. Крестовский мост рассказывал ему о древней заставе при въезде в Москву, мытищинский водопровод — о знаменитых чаепитиях, ради которых останавливался в этих местах по дороге в лавру чтимый Андреем Михайловичем писатель И. С. Шмелёв. Поэт хорошо знал историю Москвы и своего района и любил пошутить, возвращаясь домой: «Вот мы и в селе Алексеевском — в девяти верстах от Москвы». Речь шла, конечно, о глубокой старине, когда село возникло и действительно располагалось в девяти верстах от Москвы, то есть от ближайшей к нему башни Кремля (в черту города оно вошло лишь в 1917 году).

Андрей Михайлович Голов родился и прожил всю жизнь в районе станции метро «ВДНХ» — сначала в доме № 20 по улице Касаткина, с балкона которого виден фонтан в соседнем дворе, украшенный фигурами медвежат, словно сошедших с полотна И. И. Шишкина, и завод «Сатурн», где трудились родители будущего поэта — Михаил Фролович, чертежник конструкторского бюро, и Анна Василь­евна, рано оставившая работу ради ухода за сыном; затем в построенном в 1974 году заводском доме № 18 на улице Бориса Галушкина, имеющем вид раскрытой книги. И именно с книгами оказалась неразрывно связанной вся жизнь Андрея Голова.

Он был не только поэтом, но и переводчиком стихов с немецкого и английского языков. Немецкий учил в той самой 293‑й школе, которую немного позже окончил солист группы «Алиса» К. Е. Кинчев. Но Андрей посещал школу только до четвертого класса, а далее из‑за болезни ног учителей и друзей вынужден был принимать дома. Чаще других навещал его одноклассник и близкий друг — Александр Васильевич Малюгин. Андрей продолжил учить немецкий — уже вместе с английским — на курсах иностранных языков при Институте имени Мориса Тореза. Переводил с немецкого Ф. Г. Клопштока, И. В. фон Гёте, Р. М. Рильке, с английского — Л. Кэрролла, Р. Киплинга, Э. Дикинсон, О. Уайльда, битников… Талант переводчика помогал совершенствовать старший собрат по цеху Элизбар Георгиевич Ананиашвили (1912–2000) — занятия его семинара в 1980‑х годах порой проходили у А. М. Голова. На семинаре Андрей Михайлович познакомился и сдружился с также занимавшимися переводами поэтом, литературоведом, журналистом Игорем Ивановичем Болычевым, поэтом Алешей (Алексеем Петровичем) Прокопьевым, поэтессой, писательницей, журналисткой Евгенией Алексеевной Славороссовой. Вообще дом А. М. Голова отличался удивительным гостеприимством и обилием гостей. Здесь бывали члены литературной студии «Бригантина», руководимой ее бессменным «капитаном» Дмитрием Юрьевичем Цесельчуком, благодаря чему поэт познакомился, в частности, со своей женой Светланой, которую писатель‑фантаст, поэт, переводчик Евгений Владимирович Витковский (1950–2020) шутя называл «Натальей Гончаровой нового Пушкина». Собирались друзья: супруги Ирина Ковалева и Иван Белокрылов читали стихи, Александр Свиридов исполнял на гитаре любимые А. М. Головым украинские народные песни и классические произведения, Марина Кото, испанка по маме, рассказывала о фламенко — только рассказывала, поскольку в тесной московской квартире не станцуешь. А. М. Голов обладал широкой эрудицией, большим личным обаянием, психологической тонкостью в общении, что, как мы видели, привлекало к нему множество людей, наконец, неиссякаемым трудолюбием. «Трудолюбивая лошадь», — говорил он о себе. Когда Андрей Михайлович переводил для завода «Сатурн» иностранную техническую литературу, ему настоятельно советовали делать не более двух — двух с половиной печатных листов, поскольку за его «производительностью» никто не успевал. «Вот какую голову большую Господь дал, — грустно шутил он. — Потому и ноги больные, что голова большая». Голова действительно была уникально круглая и массивная. Сидя за столом, поэт обычно подпирал ее хрупким, но костистым кулачком. Месячная норма, предписанная руководством «Сатурна», выполнялась им не более чем за две недели. Еще две недели посвящались творчеству, нумизматике, филателии. Позже он сожалел о времени, потраченном на марки, как бы спрашивая себя: «Что мне делать с этим знанием, куда его девать?» Филателию сменило библиофильство, чтение. Андрей Михайлович собирал Большую и Малую серии «Библиотеки поэта». Особенно любил Е. А. Боратынского, Ф. И. Тютчева, А. А. Фета, М. А. Кузмина. Супруга могла бы рассказать, как во время одной из первых лесных прогулок он читал ей наизусть стихи «На посев леса» Боратынского, в которых одна строчка — «Всех чувств благих я подавал им голос» — звучала особенно проникновенно, словно речь в ней шла о том, что сам Андрей Голов был призван транслировать голос «чувств благих», идущий от всех древних культур — античной, китайской, японской и так далее, — и увенчать этот хор темой православия. Возможно даже, он поправил Боратынского, сказав:

Я дни извел, стучась к людским сердцам,

И всех культур я подавал им голос.

На книжных выставках А. М. Голов никогда не проходил мимо книг серии «Литературные памятники» и филологической, исторической, культурологической литературы издательства «Наука». Собирал дореволюционные издания И. С. Тургенева, М. А. Кузмина, Г. Гейне, других авторов; альбомы по искусству. Любил малых голландцев, картинам которых посвятил много стихов, китайскую и японскую живопись. Неоднократно перечитывал «В лесах» и «На горах» П. И. Мельникова-Печерского, причем последний раз дилогия была полностью прочитана вслух женой (в семье продолжала жить дореволюционная традиция вечернего семейного чтения; в частности, каждый вечер читалось Евангелие). Особенно ценил труды Н. А. Бердяева и других русских религиозных философов, протопресвитера И. Ф. Мейендрорфа, книги «Издательства Олега Абышко», отпочковавшегося от также высоко ценимой им «Алетейи». Одними из последних книг, произведших на него сильное впечатление, стали творения преподобного Паисия Святогорца. Прочитанное и переведенное А. М. Головым часто продолжало жить и плодоносить в его творчестве. Примеров тому множество. Так, образ старца Паисия, вписанного в житийный ряд святителя Димитрия Ростовского¹, появляется в стихотворении «Лампада»:

Я люблю, когда лампада горит

В целомудренной немой темноте,

Там, где таинство, вкрапленное в быт,

Отражается в смиренном ломте.

От волюмов византийских витий

Веет славою босфорских когорт.

И димитриеростовских житий

Налиставшись, освященный кагор

Размышляет над афонским постом

И соблазнами аскезы. Извол²

Ни греха не оставлять на потом

Благосмыслен, как геронтов³ глагол,

Но не слишком исполним. На душе

Созерцательно молчит чистота,

И смиренство агиасмы⁴ в ковше

Продлевает лунный блик вдоль поста.

Иоаннова Орла⁵ лунный клюв

Свиток патмосский⁶ простер на Москву,

И котенок, к бальзамину прильнув,

Подмяукивает Маркову Льву⁷.

Здесь описан интерьер московской квартиры, в которой жил А. М. Голов. Вот лампада перед Смоленской иконой Божией Матери, перед которой бабушка Агапия молилась об исцелении внука и так же, как он, зажигала лампадочку, оставившую на иконе след в виде выжженного пятна. Вот смиренный аскетический ломоть хлеба — скорее в душе, чем в руках поэта, который, задумавшись над житием преподобного Паисия, незаметно переходит от чтения к творчеству, впрессовывающему в стихотворение все сопутствующие впечатления и воспоминания: вновь слышатся речи византийских политиков‑витий, вдохновляющих совершить военный бросок из сердца империи — Константинополя; вновь геронт — старец Паисий — произносит проповедь в духе древних святых и учит не оставлять в своем сердце ни тени греха, каким бы пленительным грех ни казался, — все это прелесть, обман чувств, а подлинно существует лишь налитая в ковш студеная святая вода, отражающая лунный свет, ибо аскету прилично по ночам молиться, а не спать; поэт видит Четвероевангелие и на разворотах его — иконы евангелиста Иоанна с орлом, пишущего на Патмосе Апокалипсис, пророчества которого достигают даже Москвы, и евангелиста Марка со львом, которому подмяукивает московский котенок…

Невероятные трудоспособность, память и собранность позволяли А. М. Голову жить в напряженном трудовом ритме. Когда «Сатурн» в перестроечные годы начал сворачивать свои производственные программы, Андрею Михайловичу пришлось искать новое место работы. Он сотрудничал со многими издательствами. Особенно теплые отношения сложились с редактором «Альфа‑книги» Евгенией Георгиевной Басовой, также изредка приезжавшей пообщаться. Первая половина дня посвящалась переводам. Затем следовал отдых — послеобеденный чай, телефонное или живое общение. Вечером можно было снова потрудиться. Продолжалось чтение вновь приобретаемых книг, сочинение стихов, еще позже Андрей, случалось, смотрел телеканал «Культура» или видеокассеты с инсценировками классики. Особенно любил фильм «Гордость и предубеждение» (1995, режиссер Саймон Лэнгтон). Говорил, что хотел бы умереть под музыку этого фильма (но реально умирал под чтение творений преподобного Ефрема Сирина). Иногда уже почти ночью садился за поэтический перевод и делал до 100 строк. Но подобное происходило редко, чаще уже глубокой ночью совершалось совместное чтение вслух.

Среди авторов, с которыми сотрудничал Андрей, было много поэтов из республик СССР. Так, в 1990 году в Дагестанском книжном издательстве вышли переведенные А. М. Головым стихи Бикеханум Алибеговой — лезгинской поэтессы, продавшей дом, чтобы выпустить эту книгу с месяцем и звездами на обложке, которые она протянула переводчику в его сне незадолго до получения им от нее подарочного экземпляра наяву. Андрей Михайлович не считал себя мистиком, но имел сновидческий дар и жил с чувством, что сквозь оболочку обыденности сквозят глубинные духовные смыслы. Засыпая после насыщенного впечатлениями дня, когда его спускали на коляске для прогулки по ВДНХ и другим окрестностям, он, по собственному признанию, созерцал поток увиденных днем людей, словно идущий сквозь него и излучающий плотную информационную энергию — некое глубочайшее знание о бытии. Вообще вокруг Андрея бытие, казалось, как‑то спрессовывалось; он даже называл себя, поэта, «прессовальщиком».

«Писать вирши» (по его собственному выражению) Андрей Михайлович начал лет в 14, а серьезно относиться к творчеству — лет с 17–18. Он создал необычную коллекцию логаэдов⁸ и верлибров⁹. Популяризации творчества А. М. Голова мешает чрезвычайная сложность его стихов, ориентированных на редких эрудитов, впитавших историческую память различных цивилизаций — от шумеро‑аккадской, египетской, византийской, средневековой европейской до современной, отягощенной проблемами, которые давали ему актуальные посылы для лирического осмысления. Из широкого спектра поэтического наследия Андрея Голова мы выбрали для данной статьи тему Москвы, тесно переплетенную с судьбой автора.

За минувшее с момента смерти поэта время в издательстве «Флинта» вышел том его стихов¹⁰. Написано и опубликовано более 20 посвященных творчеству Андрея Михайловича работ, выложенных также в интернете¹¹. Состоялись вечера памяти в Литературном институте, Библиотеке иностранной литературы¹², в ЦДЛ, в Союзе переводчиков России. В музее Зачатьевского монастыря прозвучал цикл стихов А. М. Голова «Назарянин» под классическую музыку, подобранную и исполненную Натальей Николаевной Козерчук¹³. Наиболее значимая прижизненная публикация поэта — стихотворение «Забелин». Увидевшее свет в журнале «Знамя», оно затем вошло в антологию «Строфы века», составленную Е. А Евтушенко¹⁴, где об Андрее Голове сказано: «Окончил Государственные курсы иностранных языков, переводит научно‑техническую литературу. Автор сборников стихотворений “Прикосновение” (1988), “Водосвятие” (1990)...