Палаты Натальи Кирилловны Нарышкиной в Кремле в XVII веке (по материалам А.Г. Векслера, С. Кравченко и И. Ильенко)

В свое время академик И. Э. Грабарь писал о К. К. Лопяло: «Он окончил архитектурный институт и, не удовлетворившись этим, пошел в Художественный институт Сурикова, который тоже окончил, став блестящим художником и архитектором одновременно. Особенно увлекается он реконструкцией старой архитектуры, которую очень чувствует». И о П. Д. Барановском: «Архитектора-эрудита, подобного Барановскому, не было во всей Европе».

Мои воспоминания о Карле Карловиче и Петре Дмитриевиче меньше всего похожи на биографические комментарии или искусствоведческие заметки — они очень личные.

* * *

Летом 1963 года после окончания десятилетки я приехала из Вильнюса в Москву поступать в Московский институт тонкой химической технологии. На перроне Белорусского вокзала меня встречал муж двоюродной сестры моей мамы — художник Карл Карлович Лопяло. Среднего роста и крепкого телосложения, он очень доброжелательно улыбался в седенькие усы. Не ускользнула от внимания его немножко неестественная походка: Карл Карлович потерял на войне ногу и ходил на протезе, пользуясь тростью. Тем не менее, не принимая возражений, он подхватил мой чемодан с учебниками и подарками для родственников и повел меня к метро. Доехали до станции «Парк культуры», поднялись из метро, далее Садовым кольцом метров 500 прошли до дома № 8 по Смоленскому бульвару. Двор, в котором мы оказались, был типичным для старой Москвы: большой и уютный. Каменный двухэтажный дом с двумя флигелями когда-то принадлежал семейству предпринимателя средней руки. Впоследствии здание снесли, невзирая на то, что в нем жил искусствовед и коллекционер Николай Дмитриевич Бартрам (1873–1931), организовавший здесь музей игрушки (ныне музей находится в Сергиевом Посаде и носит имя основателя). После революции в таких домах устраивались коммунальные квартиры. И этот дом был набит жильцами, как шкатулка пуговицами.

Мы проследовали по длинному коридору. Мимоходом Карл Карлович показал мне туалет — один на 20 комнат (я мысленно посчитала: 20 умножить даже на два — это 40 человек!) — и дверь, за которой висел общий телефон (мне лучше им не пользоваться). Отсутствие ванной я приняла как само собой разумеющееся: ее у нас и в Вильнюсе не было, мылись в бане.

В маленькую двухкомнатную квартиру попали из общей кухни. Ненавязчиво пахло масляными красками. Дома — тишина: дети (восьмилетняя Леночка и десятилетний Дима) с тещей, а для меня — двоюродной бабушкой Ольгой Логиновной Пильниковой еще не вернулись с дачи, которую снимали в Подмосковье, суп­руга Карла Карловича Вера Дмитриевна уехала на работу.

В первой комнате находились два старинных дивана (один из них должен был стать моим), обеденный стол, буфет, между двумя окнами — швейная машинка. Во второй, смежной, пустое пространство вообще отсутствовало: стояли две детские кроватки и супружеское ложе, у окна — большая чертежная доска, стены сплошь покрывали самодельные полки с картинами, красками, рамами, подрамниками, книгами в два-три ряда. Карл Карлович числился «в очереди на мастерскую», но получив наконец помещение, поработать там не успел: инфаркт.

Что касается книг. У Карла Карловича была страсть: после получения зарплаты он заходил в книжный магазин «Дружба» около Моссовета и покупал роскошные издания по искусству и архитектуре. Соответственно, семейный бюджет в итоге недосчитывался энного количества рублей. Супруга лишь сетовала, но не протестовала; теща в подобные вопросы никогда не вмешивалась, а ладно вела хозяйство и занималась воспитанием внуков. Книги постоянно находились в работе: в них появлялись многочисленные закладки, текст испещрялся подчеркиваниями, поля — пометками. Иногда среди страниц исчезали рисунки, открытки или письма, которые теперь то и дело случайно обнаруживаются как приветы из далекого прошлого.

Карл Карлович был общительным, добрым и занимательным человеком. Характер легкий, суждения оригинальные. Начиная разговор, он сперва заманивал своего визави интересным сообщением, подбрасывал курьезный факт или предлагал вопрос, на который тут же давал экстравагантный ответ, всем этим провоцируя собеседника на спор.

С детства я очень любила рассматривать художественные альбомы, собирала марки и открытки с репродукциями картин. Общение с Карлом Карловичем развивало мой вкус, расширяло кругозор. Помню его вопросы — как всегда, с налетом провокационности: «Что такое социалистический реализм? А капиталистический?» Ой, думалось, до чего же аполитичны эти художники! Сама-то я росла очень «правильным» человеком: приехала учиться на химика по призыву «Даешь химизацию народного хозяйства!» — вопреки мечте стать архивариусом или юристом.

Карл Карлович ошеломлял рассказами о многолетних драматических отношениях художника Сальвадора Дали и поэта Федерико Гарсии Лорки. Об одном из чудачеств Дали, водившего по Парижу на золотом поводке домашнего муравьеда. О встрече со снежным человеком на Кавказе (излагал очень правдоподобно). О Ван Гоге и его отрезанном ухе. О недолговечности новых блочных и панельных домов, рассчитанных всего лишь на 50-летний срок эксплуатации (этому я не верила и горячо спорила)… Из экспедиции с молодежным клубом любителей истории и русского искусства «Родина» вернулся полный впечатлений; меня захватили рассказы о монастырях, о монахах. Часто употреблял пословицу «Хоть горшком назови, только в печь не сажай».

К моему экзамену по истории СССР на первом курсе он подготовил конспект и вручил мне со словами: «Если будешь знать только это (больше ничего не надо), получишь отличную оценку!» Так и вышло. Однажды нам дали на дом задание: по трем проекциям изделия построить его аксонометрическое изображение. У преподавателя округлились глаза, когда он увидел, что с этой непростой задачей вчерашняя школьница благополучно справилась. Я не стала раскрывать, откуда у меня такие способности. А когда дочь Карла Карловича Елена, учившаяся в МАрхИ, дома с однокурсниками готовилась к экзамену по памятникам архитектуры, Карл Карлович нарисовал им на эту тему более полусотни карточек.

Как-то в Москве случилась сильная эпидемия гриппа. Переболели все жильцы коммунальной квартиры, кроме него. А почему? Карл Карлович знал ответ: надо есть лук и чеснок. Ел он, кстати, очень мало — получалось, что только утром и вечером.

Трудоспособностью обладал невероятной. Мог целый день находиться на зарисовке памятника архитектуры или за одну ночь по заданию И. Э. Грабаря сделать великолепную иллюстрацию для многотомника «История русского искусства». Графические работы исполнял каллиграфически, с учетом мельчайших подробностей. Казалось, ну зарисовал — и ладно, но Карл Карлович доводил эскиз до совершенства, превращая его в картину. Являясь одновременно архитектором и художником, он на основе старинных документов и собственных исследований создавал не только графические реконструкции, но и живописные изображения объектов. И если ныне его чертежи, понятные в основном специалистам, хранятся в архивах, то картины до сих пор радуют глаз потомков. Трудясь без отдыха, Карл Карлович ни разу не пожаловался на самочувствие, на усталость. А ведь, как я уже говорила, у него была ампутирована левая нога до колена и он ходил на протезе, что наверняка доставляло ему неудобство, даже мучения...