Строительная площадка храма Христа Спасителя в день церемонии закладки первого камня. 1995 год. Фотография А. Макарова

Во второй половине 1990‑х мой почти ежедневный путь старшеклассницы, оканчивавшей школу на другом конце Москвы от благословенной домашней Лосинки, лежал по Большому Каменному мосту — троллейбусом № 33 от Ленинского проспекта до станции метро «Китай‑город». Можно было, конечно, спуститься в подземелье, оно вышло бы и быстрее, но куда как интереснее ехалось Москвой, тогда еще почти не знавшей пробок, — мимо Нескучного сада, торжественного ансамбля Первой градской больницы, пряничной церкви Иоанна Воина. Чем дальше, тем гуще делался старый город. Оклеенный рекламными афишами с плевками букв «у. е.», он напоминал испод крышки нянькина сундука из старых рассказов. Жалкая роскошь этих реклам имела такое же отношение к нашей жизни, как бравые гусары с помадных коробок — к жизни нянек и горничных былых времен. То есть связь если и могла возникнуть, то беззаконная.

А на берегу реки день за днем росло здание, о котором много и тогда, и до, и потом спорили.

Признаться, я не помню бассейна «Москва» на его месте. И не знаю, плавал ли в нем кто‑нибудь из моих домашних. («Что вы! — сказала мне однажды пожилая посетительница нашего музея¹. — Мы знали, что здесь купаться нельзя. Бассейн на месте храма — нет, это нельзя».)

Не помню и своего тогдашнего отношения к воссозданию храма Христа Спасителя, хотя черные кадры его разрушения, многократно виденные, уже и тогда отзывались непоправимой бедой. Вот он стоит — униженный, обглоданный, но еще целый, и все еще можно остановить, повернуть вспять, — а вот оседает грудой обломков в густом облаке пыли, предвозвещающем атомные взрывы.

Бывало, неосторожно разобьешь, испортишь что — и стоишь над обломками в горестном недоумении: ведь еще миг назад все было хорошо, и неужели нельзя как‑то все вернуть, обратить; наверное, можно, просто ты не знаешь способа, не знаешь слова. Талифа‑куми!² Но мгновенья бегут, отдаляя тебя от точки катастрофы, и с каждым мигом она отвердевает, утверждается в своем злом существовании, в своем вместобытии. И ты уже готовишься встретить справедливый упрек хилым «я нечаянно». А тут — чаянно. Тут — нарочно. В полудетском опыте, пожалуй, ничего страшнее еще не было.

Шли годы. Собор уже стоял. Опыта прибавлялось, но не до (все еще) прибавления ума. Приходилось слышать рассказы тех, кто так или иначе участвовал в строительстве нового храма. И все складывалось как‑то не так. «Все не так, ребята». Признаться, довольно долго меня смущала глыба тоновской архитектуры, да еще скроенная и отделанная на новый лад; вслед за многими я думала — и говорила, — что не лучше ли поставить на месте взорванного храма приличный памятный знак.

Бродя по Донскому монастырю, я всякий раз невольно останавливалась перед Мариам, возведшей горе мраморные слепые очи. Ее классическая стать, развевающееся покрывало, руки с танцующим в них бубном казались мне несравненно хороши. Разве может сравниться благородный камень с бронзовыми (да еще насколько бронзовыми) отливками, которыми по необходимости заменили мрамор на стенах новопостроенного храма? (Вообще слишком много «живоподобного» металла появилось в последнее время на улицах; все фигуры словно изваяны одним и тем же кем‑то, беспросветно влюбленным в восковые куклы мадам Тюссо. Впрочем, не об этом сейчас речь.) …А над куполом его, если смотреть со стороны Дома на набережной (т. е. «через него», с моста), в те странные годы вращался знак фирмы «Мерседес», укрепленный как раз, кажется, на этом самом Доме. Был такой ракурс, москвичи и гости столицы помнят.

Окончательной убежденностью в том, что до́лжно было — уж как ни есть, со всеми возможными и невозможными допущениями — восстановить храм Христа Спасителя, я обязана беседе с ключарем храма протоиереем Михаилом Рязанцевым. Не буду пересказывать этого разговора, он есть в записи³, но приведенные отцом Михаилом сюжеты говорили ясно о присутствии на строительной площадке Того, Кому посвящен храм. Сквозь неурядицу, слякоть тех лет, через людей, коих единственным, быть может, добрым деянием явилось подневольное участие в этой стройке (за какую порой луковку Господь силится — и силен — вытянуть Своих заблудших овец!⁴) совершалась прямая Божья воля.

Не придавая особенной ценности своим подростковым впечатлениям и неофитским сомнениям, я так подробно говорю о них лишь потому, что, быть может, в этих впечатлениях и сомнениях я не одинока, и описание моего маршрута по Большому Каменному мосту от неведения через отрицание к уверению послужит, как знать, к чьей‑то пользе.

В нынешнем январе, на Рождество Христово, исполняется тридцать лет со дня закладки первого камня в фундамент воссоздаваемого храма Христа Спасителя.

* * *

Теперь собственно о тексте, публикуемом ниже. Публикуемом впервые — но этим обстоятельством никого, кто знаком с «Московским журналом», конечно, не удивишь. Машинописную книжку в алой картонной обложке (в качестве переплета использована папка «к докладу»), содержащую этот текст, передала мне Надежда Борисовна Терещенко, с воспоминаниями которой об архиепископе Киприане (Зернове) читатель уже встречался в одном из прошлых номеров. Автор‑составитель книжки в 24 машинописные страницы, не считая девяти страниц с наклеенными фотографиями храма Христа Спасителя и деталей его убранства, — прихожанка Скорбященского храма на Большой Ордынке Муза Семеновна Иванова. Книга состоит из двух частей — воспоминаний автора о храме и описательно‑исторической части, которая перепечатана составительницей из дореволюционных изданий. Вторую часть мы в нашей публикации не приводим, поскольку теперь любые дореволюционные книги книги совершенно доступны, в отличие от 1983—1984 годов, когда Муза Семеновна предприняла свой труд, приурочив его к 100‑летию «окончательной отделки и освящения храма Христа Спасителя».

На Пасху 1984 года М. С. Иванова подарила машинопись, как следует из соответствующей надписи на титульном листе, «протоиерею церкви Всех Скорбящих Радости о. Борису», то есть отцу Надежды Борисовны, прот. Борису Гузнякову. Сорок лет папка находилась в семье Гузняковых-Терещенко, а теперь — в собрании музея «Советский Союз: вера и люди».

Публикация, предисловие и примечания
Ксении Андреевны Толоконниковой.

Муза Семеновна Иванова

В 1918 году столицей нашего государства стала Москва. В этом же году все правительственные учреждения вместе со служащими и их семьями были эвакуированы из Ленинграда (Петрограда) в Москву. 28 апреля 1918 года наша семья приехала в Москву.

Родители мои были люди религиозные. Первоначально нашей приходской церковью была церковь Казанской Божией Матери⁵ на углу улицы Б. Якиманка (ныне ул. Димитрова) и Калужской площади (ныне Октябрьская площадь)⁶. Когда эту церковь закрыли, ее престол был перенесен в церковь Св. Троицы на ул. Шаболовку⁷. Когда закрыли церковь на Шаболовке, иконы и церковную утварь оттуда перевезли в церковь Св. Влм. Ивана Воина на Б. Якиманку⁸, тогда она стала нашей приходской церковью.

Летом 1918 года мы впервые ездили на Воробьевы горы (н. Ленинские горы)⁹ и любовались оттуда панорамой златоглавой Москвы. В ее центре блестел купол храма Христа Спасителя.

Мне было шесть лет, когда я в первый раз пришла в храм Христа вместе с моими родителями. Помню, что наше особое внимание обращали на живопись в куполе, т. е. на изображение Бога Саваофа с Младенцем Иисусом и нисходящим Святым Духом в виде голубя.

Все посетители храма отдавали должное художнику Л. Т. Маркову¹⁰, который сумел на высоте 70 метров, на вогнутой поверхности купола диаметром 25,5 метров, выполнить изображение без искажения формы, добился равновесия цветовых пятен и прозрачности колорита.

Позже я часто бывала в храме Христа. Помню особое ощущение, которое я испытывала, поднимаясь по ступеням к входной двери. Храм стоял на левом берегу Москвы‑реки, как‑то обособленно, и здесь всегда дул свежий, веселый ветер. Это было приятно и поднимало настроение. Я с трудом открывала массивную дверь и пересекала коридор...