Некогда, в незапамятные времена, Москва‑река проложила свое новое русло — севернее прежнего, у самого подножия берегового холма, который впоследствии назовут Кремлевским, или Боровицким. Старица же превратилась в цепочку озерков и топей, остававшихся после москворецких паводков, которые каждую весну, а порой и дождливой осенью затапливали всю местность. Несмотря на это, люди пытались обживать ее с доисторических времен. Свидетельство тому — каменные топоры бронзового века возрастом около четырех тысяч лет, найденные неподалеку и уже упомянутые нами ранее в очерке о Софийской набережной (см. наши предыдущие публикации в рубрике «Москва: Шаг за шагом»).

По западной кромке замоскворецких топей с XI столетия проходила большая Волоцкая дорога, связывавшая Великий Новгород с южными землями Руси. Как полагал известный москвовед П. В. Сытин, именно по ней весной 1147 года возвращался в свои владения новгород‑северский князь Святослав Ольгович после знаменитой встречи с Юрием Долгоруким, которая дала повод для первого летописного упоминания о Москве. Позднее дорога изменила направление и пролегла восточнее — по линии нынешней улицы Балчуг.

Уже во времена Дмитрия Донского узкое пространство между берегом Москвы‑реки и заболоченной старицей начало застраиваться. Сюда, в Заречье, легко перекинулся из города огонь великого Всехсвятского пожара 1365 года. Застройка, вероятно, была редкой и неплотной. Место оказалось гиблое и одновременно благодатное. Основное пространство все еще занимал заливной Великий луг. Московские удельные и великие князья с давних пор держали его в своих руках, высоко ценили это владение. Пойменный луг с сочным разнотравьем представлял собой прекрасный конский выпас. Лошадь являлась едва ли не главным богатством средневековой Руси: она служила основным транспортом, тягловой силой, мерилом престижа; наконец, лошади широко использовались в военных целях: боеспособность мос­ковского войска — победителя в Куликовском побоище и многих других сражениях — не в последнюю очередь ковалась на луговом приволье Москвы‑реки.

Заселению местности равным образом препятствовали две стихии — вода и огонь. В 1495 году, через сто с лишним лет после Всехсвятского пожара, дворы в Заречье вновь выгорели дотла. Иван III повелел устроить на пожарище большой плодовый сад. Рядом поселились слободами дворцовые садовники. Топкое место у старицы оставалось пустопорожним, когда вокруг уже теснились дворы слобожан. Москвичи так и называли его — Болото. В письменных источниках это название известно с 1514 года.

Век за веком Москва наступала на Болото. Копались дренажные канавы-«ровушки» (отсюда название Роушской, ныне — Раушской — набережной), дома ставились на высоких деревянных основаниях. Но победить топи не удавалось. Лишь зимой их сковывал лед, и тогда здесь, на ровном просторе, кипел торг. В Смутное время в феврале 1611 года именно на хлебном рынке на Болоте произошло одно из первых столкновений москвичей с иноземными интервентами, обосновавшимися в Москве. По свидетельству немецкого ландскнехта на польской службе Конрада Буссова, торговцы отказались продавать полякам овес для лошадей по сходной цене. Спор перерос в массовое побоище. Жертвы были с обеих сторон. Когда прибывший на место с войсками командующий польским гарнизоном Александр Гонсевский пригрозил толпе применением вооруженной силы, один из москвичей ответил фразой, ставшей крылатой: «Мы без оружия и без дубин вас шапками закидаем!» Это событие стало прелюдией к общему восстанию горожан, на помощь которым подошло земское ополчение. Так начиналась «бунташная» слава Болота.

В ХVII веке в Замоскворечье образовалось несколько стрелецких слобод. В источниках упоминается, что стрельцы использовали незастроенное Болото как полигон — здесь стояли мишени для артиллерийских и ружейных стрельб.

С давних пор на Болоте вершились публичные казни. Место самое подходящее — просторное, отдаленное от Кремля, священную землю которого старались не осквернять кровью преступников. Интересно, что за первые три с лишним столетия письменной истории Москвы летописцы ни разу не упоминают о подобного рода событиях. Первая прилюдная казнь, зафиксированная в источниках, состоялась 30 августа 1379 года на Кучковом поле, в районе нынешних Лубянки и Сретенки. Тогда «мечем потят бысть» за измену знатный человек Иван Вельяминов, крамоливший против великого князя Дмитрия Ивановича. Москвичей, в отличие от жителей многих западноевропейских и восточных городов, подобные зрелища не радовали. Многие в толпе печалились о судьбе казнимых. Впоследствии публичные казни все же вошли в городской обиход. Строительство и существование единого централизованного государства не могло обойтись без крутых мер. Нередко казни совершались зимой на льду Москвы‑реки у Живого моста, летом — близ него. Сейчас на этом месте — Большой Москворецкий мост. Позднее мрачные церемонии переместились в Замоскворечье. Летом 1662 года на Болоте сложили буйные головы заводилы Медного бунта — восстания москвичей, вызванного денежной реформой и жестоко подавленного властью. В 1670‑м здесь сожгли одного из сподвижников протопопа Аввакума — иеромонаха Авраамия. Собирались таким же образом расправиться на Болоте и с покровительницей иеромонаха — боярыней Федосьей Морозовой, да не решились из‑за ее знатного происхождения, родственных связей и популярности в народе. На замоскворецком пустыре на позорище и устрашение всем бунтовщикам и крамольникам были выставлены расчлененные останки атамана Стеньки Разина, четвертованного в 1671 году. Они провисели на столбах и колесах несколько лет, пока их не зарыли на «бусурманском кладбище» за Калужскими воротами (ныне это — территория парка Горького и Горного университета). В 1676 году на Болоте принял смерть на плахе брат Стеньки — Фрол, который, пытаясь сохранить жизнь, обещал отыскать разинский клад, но за шесть лет заключения так и не смог указать точное место.

Казнили здесь не только мятежников и вероотступников, но и колдунов. В 1691 году на Болоте сожгли в срубе «волхвов Дорофейку и Федьку» и отрубили голову стольнику Андрею Безобразову, доверившемуся их ворожбе и будто бы покушавшемуся «злым своим воровским умыслом на Государское здоровье». После подавления Стрелецкого бунта (1698) в Москве начались массовые казни его участников. Замоскворецкое Болото тогда в очередной раз залилось кровью — на сей раз десятков мятежных стрельцов.

Самая знаменитая казнь на Болоте свершилась 10 января 1775 года. Она надолго запечатлелась в памяти москвичей, отразилась в мемуарах, упомянута у Пушкина в «Капитанской дочке». Казнили Емельяна Пугачева. Все огромное пространство вокруг эшафота оцепили пехотные полки. Стоял лютый мороз, однако, по воспоминаниям поэта И. И. Дмитриева, «кровли домов и лавок усеяны были людьми; низкая площадь и ближние улицы заставлены каретами и колясками». Пугачева привезли в высоких санях под конвоем кирасир. На эшафоте Емельян кланялся во все стороны: «Прости, народ православный, отпусти, в чем я нагрубил пред тобою...» В толпе многие сочувствовали мятежнику, до последней минуты ждали вести о его помиловании. Но палач сделал свое дело. Пугачева обезглавили, четырех его соратников повесили здесь же. В тот день многих пугачевцев наказали кнутом, некоторым вырвали ноздри. По приказу Екатерины II тела казненных, эшафот и сани, на которых везли Пугачева, были сожжены.

Экзекуции проводились на Болоте и в XIX веке. Уже не рубили головы, не сжигали, не вешали. В ход шли кнут, розги и шпицрутены. У Л. Н. Толстого в «Войне и мире» есть эпизод, в котором Пьер Безухов становится свидетелем наказания на Болоте двух французов, обвиненных в шпионаже в пользу Наполеона. За воинские преступления практиковалось «прогнание сквозь строй». Порой оно заканчивалось смертью наказуемого. На Болоте же свершался бескровный, но унижающий обряд «гражданской казни» — приговоренных дворян лишали прав перед отправкой на каторгу или в ссылку, в знак чего над их головами ломали шпаги. В ХIX столетии место подобных церемоний перенесли на окраину города — на Конную площадь, в район Мытной улицы.

Случались на Болоте и мрачноватые курьезы. Так, в ХVII веке по повелению патриарха Иоасафа здесь сожгли пять возов музыкальных инструментов, отобранных у скоморохов и прочего народа, дабы не вводили православных в «бесовский соблазн», а в 1793 году огню предали тысячи запрещенных книг, изданных просветителем‑масоном Н. И. Новиковым. Но подобные события случались на Болоте редко. В старину москвичи гораздо чаще собирались здесь, чтобы помериться силой и удалью в кулачном бою.

Во времена Петра I в эти старомос­ковские места проник бурный дух барокко с его экзальтацией, затейливой театральностью и пафосной зрелищностью. Осенью 1694 года через Болото от Всехсвятского Каменного моста на грандиозные маневры в Кожухово и Нагатино торжественно промаршировало во всеоружии под звуки труб и литавр войско стрельцов и полков «нового строя». А в 1696 году Петр отпраздновал свою первую викторию — взятие турецкой крепости Азов — триумфальным шествием из Коломенского в Кремль. Театрализованная процессия прошла через запруженное народом Болото к Каменному мосту, украшенному первой в Москве триумфальной аркой.