Со старшими детьми Михаилом и Надеждой

Предисловие публикатора ............................................................................................................................................

С автором этих воспоминаний читатели «Московского журнала» уже встречались в № 11 за 2024 год, где Надежда Борисовна Терещенко (в девичестве Гузнякова) рассказывала о своем крёстном — архиепископе Киприане (Зернове). Материал так и назывался — «Крёстный». Разумеется, в нем шла речь и об отце Надежды Борисовны, протоиерее Борисе Гузнякове, знавшем владыку Киприана с отроческих лет, но не он был главным героем повествования.

Музей и исследовательский центр «Советский Союз: вера и люди» готовит сейчас к изданию книгу, посвященную протоиерею Борису Гузнякову. Записки Надежды Борисовны об отце войдут в нее наряду с его собственными воспоминаниями, официальной биографией, документами и другими материалами к жизнеописанию одного из любимых московских пастырей 1960–1990‑х годов, служившего в овеянном легендами Скорбященском храме на Большой Ордынке. Читатели «Московского журнала» имеют возможность первыми познакомиться с интереснейшими мемуарными очерками Н. Б. Терещенко. Она делится здесь не только своими детскими, девичьими, взрослыми воспоминаниями об отце, об укладе жизни в родительском доме, но и семейными преданиями о событиях, случившихся задолго до ее рождения. Трудно не поддаться обаянию этих очерков, рисующих бытование простых русских семейств, которые в не самую легкую для Церкви пору избрали оставаться «внутри» и в то же самое время не замкнулись в церковной ограде как в некоей «башне из слоновой кости», исполнившись презрения к «внешним». Трудно, да и не стоит труда. Поспешим же за легким пером мемуариста…

Мой отец Борис Кузьмич Гузняков родился 6 августа 1932 года. Когда Борису было 4 года, духовник его матери Екатерины Ерофеевны отец Евфимий1 сказал, что мальчик будет священником. Это было большой неожиданностью. Бабушка рассказывала, что не смогла не улыбнуться при этих словах, так как «этот шалун» Боренька по части озорства был далеко впереди всех своих товарищей. Однако отец Евфимий принес облачение и сказал, что оно непременно пригодится. Долгие годы папины родители берегли облачение, и оно дождалось своего часа.

В 1937 году семья переехала в Кузьминки, поменяв квартиру на дом с большим садом. В Кузьминках папа окончил школу.

В двенадцать лет он впервые вошел в алтарь и с тех пор его не покидал. Бабушка, вероятно, ходила в Троицкий храм в селе Наташине вблизи Люберец2, где познакомилась с Михаилом Викентьевичем Зерновым, будущим архиепископом Киприаном, который в августе 1944 года был рукоположен в священный сан.

Батюшка стал бывать у Гузняковых дома. Дети — Раиса и Борис — очень привязались к нему. Он брал их с собой на требы. Тетя Рая была певчей, а папа прислуживал — держал кадило.

27 декабря 1945 года отец Михаил был назначен настоятелем Покровского храма в селе Черкизове3.

Одна прихожанка нашего Клязьминского храма, ныне уже покойная, рассказывала: «А вашего папу я помню мальчиком лет пятнадцати (папа был высоким и поэтому казался старше). В 1945 году к нам в Покровский храм в Черкизове назначили настоятелем отца Михаила Зернова, с ним приехал мальчик Боря. И до 1948 года, пока отец Михаил служил, Боренька ему прислуживал, ни одного праздника не пропускал, а ведь откуда‑то издалека ездил! Очень был благородный юноша. Мы так и знали, что он будет священником! Через много лет я как‑то приехала к владыке Киприану на Ордынку и повстречала там отца Бориса. Сразу его узнала!»

Папа очень любил тот период жизни и живописный уголок Подмосковья с извилистой речкой Клязьмой, который исходил с отцом Михаилом вдоль и поперек — на требы.

* * * ........................................................................................................................................................................................

Женившись в восемнадцать лет, папа жил в доме жены Веры Константиновны в Карачарове4. У бабушки, маминой мамы, было очень много икон, и размещены они были вдоль стен почти под потолком. И перед каждой иконой — лампадка. А так как папа был самый высокий, то зажигать это множество лампадок приходилось именно ему. И вот однажды, когда ему очень это надоело, он подвел к каждой лампадке провода с лампочками, а бабушка в это время была во дворе. Приходит и спрашивает, почему лампадки не зажжены. Тут папа щелкнул выключателем, и — красота, полная иллюминация. Бабушка в ужасе! Если бы мама не заступилась, думаю, папе бы досталось, но потом все привыкли, да так и оставили. А папа гордо заявил: «Лень — двигатель прогресса!»

* * * ........................................................................................................................................................................................

1951 год. Еще нищета, еще полуголод. Папа студент, тяжело болен туберкулезом. На чем‑то сэкономил и купил беременной жене настоящую шоколадку ко Дню Победы. Перед домом встречает обиженного кем‑то плачущего малыша‑племянника и без колебаний вручает эту шоколадку ему. Оправившись от потрясения, мальчик восхищенно произносит: «Борис! Ты — Сталин». Папа очень любил вспоминать этот эпизод. Когда кто‑то из нас, повзрослевших детей, съехидничал, что это сомнительный комплимент, он сказал: «Вам не понять. Фашист пер как саранча. Люди были в отчаянии. И вдруг обращение Сталина: “Братья и сестры!” В один миг все переменилось. Как камень с плеч. Всё! Победим! Так что не осуждайте Сталина, а лучше за собой глядите».

* * * ........................................................................................................................................................................................

В учебниках истории время правления Н. Хрущева названо «оттепелью». Для кого‑то оттепель, а для кого‑то мороз по коже! Сколько при нем было взорвано и закрыто храмов! А чего стоит одно только его обещание «через двадцать лет показать по телевизору последнего попа»?

Конечно, открыто никого не убивали, но изгалялись, как могли. По улице в рясе ходить — нельзя, с длинными волосами — нельзя, на кладбище панихиду — нельзя и т. д. В газетах статьи оскорбительные — такая чушь, одна клевета. Все это было неприятно.

Но Никита, кроме того, решил «взять попов за брюхо» и ввел такой налог, что практически ни один священник, даже московский, выплатить его не мог, тем более что детей‑то у всех трое‑пятеро, а то и больше. Не мог заплатить и мой отец. И вот приходит к нам комиссия, имущество описывать. Почему‑то это было поздним вечером — во всяком случае, мама нас уже искупала и уложила спать. И вдруг приходят эти люди — громкие чужие голоса. Мы повыскакивали из постелей, все жмемся к маме, смотрим. Их было трое: мужчина в очках, тщедушный, и две женщины. Одна особенно запомнилась, потому что, во‑первых, глядя на иконы с лампадками, презрительно сказала: «Да‑а, маловато у нас еще культуры!» — а во‑вторых, от нее очень сильно пахло какими‑то удивительно гадкими духами.

Между тем лица посетителей становились все более растерянными, так как описывать было решительно нечего, кроме развешанных на веревках детских штанишек и чулок. Старинные буфет и комод были врезаны в стены, а иконы они называли «хламом». Мужчина еще хорохорился, нагло спросил: «Ну, попы, где богатство прячете?» Папа (само обаяние) спокойно ответил: «Поп я здесь один, а богатство мое — вот оно», — и показал на нас с мамой. Мама глядела на него с обожанием, так, как будто этих чужих людей не было вовсе. Женщины окончательно смутились. Чувствовалось, что все же им неловко и… завидно.

До этого происшествия я никогда не замечала, до чего же красивы наши мама и папа. Наверное, потому, что все наши многочисленные родственники тоже были красивы. Но на фоне этих «казенных людей» они были просто прекрасны. Воистину, «небо и земля». Когда эти люди ушли, я спросила: «Чем же так ужасно пахло?» Папа не моргнув глазом ответил: «Серой». Мама прыснула со смеху, а потом, посерьезнев, все же окропила дом.

Удивительно, но через много лет я снова встретила эту женщину «с духами». Она была заведующей ЗАГСом, в который я пришла зарегистрировать своего первенца Савву. Я не сразу узнала ее, хотя и подумала, что это лицо мне знакомо. «Да‑а, — сказала эта дама, — маловато у нас еще культуры! Это же надо такое имя придумать! Никогда не слышала!» Я ответила, что имя это не я придумала и что вполне допускаю, что имена Саввы Дангулова5, Саввы Кулиша6, Саввы Мамонтова7 ей ни о чем не говорят, но вот Савва Морозов8 — это она должна знать. Женщина обрадовалась: «Да, точно! Как это я забыла? Только ведь он… враг, кажется?» Слава Богу, я промолчала, но про себя подумала: «А ты — друг, конечно».

* * * ..........................................

С благодарностью вспоминаю своих друзей детства, одноклассников, учителей. Несмотря на то, что на них сильно давили «сверху», они к нам прекрасно относились. Конечно, не все без исключения, были отдельные неприятные эпизоды. Благодарна я и родителям за то, что они, выслушав наши жалобы, никого не осуждали, и нас научили зла не держать, а принимать все благодушно, хотя я видела, что маме порой было очень обидно.

* * * ........................................................................................................................................................................................

1960 год. Карачарово. Сидим за столом, ужинаем. Папа, очень радостный, загадочно на нас поглядывает и, наконец, говорит:

— Ну, братцы, нам счастье привалило. Мы на облигацию много денег выиграли.

Называет сумму, мы буквально падаем со стульев.

— Ну, на что потратим? Кто чего хочет?

Чего мы только не наговорили! А папа сидит, посмеивается, а потом и предлагает:

— А давайте отдадим их Жене Ч. От нее муж ушел. Она одна с двумя детьми осталась. Кто «за»?

Конечно, все были «за». И даже удивились, как же это мы сами не додумались. А мама папу поцеловала.

* * * ........................................................................................................................................................................................

1965 год. Июль, жара. Едем всей семьей на своем «Москвиче» в Литву. Подъезжая к городу Гродно, видим идущего по обочине молоденького солдатика, который едва тащит ноги в сапогах. Папа смотрит на нас, детей, сидящих в салоне сзади втроем среди подушек и одеял, и приказывает: «Трамбуйтесь!» Останавливаемся, берем обалдевшего от счастья солдата, едем дальше.

Километра через два папа снова стал притормаживать. Лицо его становится растерянным и озабоченным — по обочине еле ползет древняя старушка, да еще прет какую‑то кошелку тяжеленную. Но места нет!

Мы мгновенно соображаем и хором орем: «Трамбуемся!» Берем и старушку. Папа сияет, а мама глядит на него влюбленными глазами.

* * * ........................................................................................................................................................................................

Конец 1960‑х. Лето. Выходим с толпой народа из электрички в Кратове и направляемся к автобусу. Там тоже толчея. Молодой мужчина с трудом затаскивает в автобус детскую коляску; за ним, тоже с трудом, пожилой человек вносит громоздкий венок с черными лентами. Народ раздраженно попрекает их, тем более что оба они вынуждены остановиться у задней двери. Оба виновато молчат. Наконец все расселись, и папа, указывая рукой сначала на коляску, а затем на венок, благодушно произносит: «Вот качало — жизни начало, а вот венец — жизни конец!» Все приумолкли, заулыбались, мгновенно воцарилась мирная и дружеская атмосфера.

* * * ........................................................................................................................................................................................

При Л. Брежневе стало «нашему брату» чуть полегче, но все же отношение изменялось очень медленно. Скажем, в институте меня очень любили преподаватели, а в академии — просто со свету сживали. В аспирантуру, несмотря на почти красный диплом, даже документы не приняли. Я тогда работала в лаборатории у академика Н. В. Лихачёва9. Он по‑отечески любил меня и очень досадовал. Сказал: «Ну зачем ты в анкетах пишешь, что отец священник? Наврала бы чего‑нибудь». Когда он умер, папа отпевал его в Скорбященском храме, очень торжественно, с правым хором10. Но поскольку Н. В. Лихачёв был советским академиком, на кладбище провели еще и «гражданскую панихиду». И с изумлением слушала я, как вчерашние завистники и клеветники бессовестно пели покойному дифирамбы.

* * * ........................................................................................................................................................................................

Много лет папа мечтал купить домик в Подмосковье, в тех местах, что хорошо узнал и полюбил, когда в юности прислуживал в Покровском храме о. Михаилу Зернову (будущему архиепископу Киприану). Наконец в 1976 году, заняв у владыки Киприана денег (а позднее продав и свой «Москвичок»), мы купили полдома в Клязьме на улице Аксаковской и начали перестраивать по папиному проекту. Многое отец делал собственными руками, да и мы все без дела не сидели. Как‑то по случаю на станции папа купил для внуков цыплят — 50 штук! Мы с мамой ахнули, а он нас успокоил: мол, половина все равно перемрет. Ну уж этого я допустить не могла! И к осени по участку разгуливало полсотни бройлеров, которые еще и занеслись. Вот с тех пор у нас куры.

Освободив участок от крапивы, посадили несколько яблонь, в том числе папину любимую антоновку. Однажды я предложила завести козу. Отец категорически заявил: «Вот только не это! Она мою антоновку сожрет!» Я не послушалась; купили с мужем козу, сделали ей загончик, но все же антоновку она съела, пришлось мне новую сажать. Правда, позже папа к этой козе относился очень благосклонно. Сам косил ей траву, хлебушком баловал и с удовольствием пил молоко.

Вообще, он все делал с удовольствием: строил, картошку сажал, капусту квасил, занимался с внуками, водил маму на берег соловьев слушать. Всегда бодрый, энергичный, очень живой. Вставал очень рано и нам говорил всегда: «Вставайте раньше! День будет дольше!» А самое любимое выражение у него было: «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня!» Часто нам напоминал: «А вдруг сегодня день — последний?» Жить рядом с ним было радостно и как‑то празднично, но не праздно.

Часто приезжали гости: родственники, школьные папины друзья, его духовные чада и, конечно, духовенство. Отец Димитрий Саган приезжал с матушкой Елизаветой и диаконом отцом Николаем, и тогда пели часами. Одно лето у наших соседей снимал дачу отец Александр Шаргунов с матушкой Анной, у них тогда не было детей, и папа говорил: «Вот подышите клязьминским воздухом — и обязательно родите». И, о чудо: меньше чем через год у них родился Сереженька! Слава Богу!

* * * ........................................................................................................................................................................................

Мама часто удивлялась, говорила: «Вот отец сказал, как в воду глядел». Я никогда не придавала этому значения, но некоторые моменты запомнились. Когда папа купил полдома в Клязьме, я приехала смотреть и была очень разочарована: все не понравилось — и дом, и само место. В сердцах сказала, что «ноги моей здесь не будет». Папа не обиделся и не стал спорить, а стал обустраивать домик так, чтобы там можно было жить и летом, и зимой. И вот уже много лет я со своей семьей живу в этом доме.

Я очень любила вышивать, а мама была недовольна, так как на это уходило много времени. Папе, наоборот, это нравилось, он говорил, что мне надо «руку набивать» и что потом я буду «митры золотом вышивать — на хлеб зарабатывать». Я очень возмущалась: у меня была хорошая работа, буду я еще митры вышивать! Но через некоторое время обстоятельства сложились так, что пришлось мне искать надомную работу. В Софрине11 предложили делать митры, и я вышивала митры золотом.

Когда я сообщила папе, что жду четвертого ребенка, он сказал: «Ну, теперь золотом вышивать никогда не сможешь». Может быть, он имел в виду нехватку времени, однако через два месяца у меня внезапно ослеп левый глаз, и хотя врачам удалось с большим трудом вернуть мне зрение, золотом я уже никогда не вышивала.

* * * ........................................................................................................................................................................................

1994 год. Ордынка. Сижу на кухне, смотрю в окна. Вот папа вышел из храма в плотном окружении людей — знакомых и незнакомых. Поминутно останавливается, кому‑то что‑то говорит, время от времени лезет в карман, кому‑то что‑то дает. До дверей дома от храма не больше тридцати метров, однако обед приходится разогревать трижды. Наконец входит. Сидим, обедаем, стук в дверь. Входят мужчина и женщина — симпатичные, молодые, очень плохо одетые, что‑то папе докладывают в прихожей с довольным видом. Папа подходит ко мне смущенный и шепотом спрашивает:

— У тебя есть 50 рублей взаймы? А то людям в Архангельск ехать, билеты уже на руках, а денег ни копейки.

— А ты что же, зарплату не получил сегодня?

— Получил‑то я ее получил, только как‑то не рассчитал. Ты уж выручи.

А сам смотрит на курточку, которую накануне мне подарил. Снимаю с вешалки, протягиваю ему, говорю:

— Отдай, отдай, не в футболке же ей ехать. Ведь они не в Сочи — в Архангельск.

— Вот именно!

Проводил, вдогонку крикнул: «Приедете — напишите!» Правда, написали, очень благодарили.

* * * ........................................................................................................................................................................................

1995 год. Лето. Едем в Клязьму. На Ярославском вокзале не очень опрятно одетая женщина продает пирожки. Папа направляется к ней, а я не хочу, чтобы он у нее покупал, и нарочно говорю: «Пирожки с котятами». Папа смеется, но покупает и, едва сев в вагон электрички, начинает уписывать пирожок за обе щеки. Сидящая напротив немолодая женщина смотрит на него, как зачарованная. Папа достает второй пирожок и молча вкладывает ей в руку. Она подносит его ко рту и вдруг, как бы очнувшись, спрашивает: «С чем?» Папа: «С котятами». Почему‑то такой ответ вполне удовлетворяет женщину, и она начинает его поедать с видимым удовольствием. Папа, доев пирожок, говорит: «9 мая 1945 года мы всем классом повалили на Красную площадь. Народу! И там на все свои сбережения я купил вот такой пирожок. Какие же мы были голодные! Я его отдал одной девочке, Галке Кругловой, она до сих пор вспоминает».

Здесь надо сказать, что папа очень дорожил своими школьными друзьями, а они в нем души не чаяли — все, невзирая на вероисповедание и партийную принадлежность. Он их потихонечку крестил (мама стала крёстной Галки Кругловой), венчал, позже и отпевал.

* * * ........................................................................................................................................................................................

Отец был горячим патриотом своей Родины, знал и любил ее историю. О войне вспоминал чуть не каждый день, а про День Победы говорил, что это «вторая Пасха». И каждый год 9 мая возил нас по местам боевой славы — в Дубосеково, в Нелидово12… Вместе с владыкой Питиримом13 служили около братских могил панихиды. И все это торжественно, горячо, с любовью и благодарностью. И задолго до того, как этот день был официально признан Днем поминовения воинов, на поле брани живот свой положивших.

* * * ........................................................................................................................................................................................

Недавно, разбирая папины бумаги, я наткнулась на письмо, присланное в 1987 году из Музея героев‑панфиловцев, расположенного в деревне Нелидово Московской области. Сотрудники музея благодарили папу за переданную коллекцию знаков «Отличников Красной Армии». К письму приложен акт приемки, в котором перечислено 24 наименования знаков: «Отличный минёр», «Отличный дорожник», «Отличный пулеметчик», «Отличный разведчик», «Отличный пекарь» и т. д. Папу отличало удивительное неравнодушие, поэтому он находил время и на такие, казалось бы, мелочи.

* * * ........................................................................................................................................................................................

Папа любил повторять слова профессора‑протоиерея П. Я. Светлова14: «Царство Божие есть совокупность всех благ, дарованных нам во Христе». Отсюда у него было очень широкое понимание духовного. Он любил и ценил настоящую живопись, хорошую литературу, поэзию. Зачитывался Лесковым, цитировал наизусть «Витязя в тигровой шкуре» Руставели, басни Крылова. Очень почитал А. А. Ахматову. Когда Анна Андреевна умерла, отпевали ее в Ленинграде, но первую панихиду по ней служил папа в Скорбященском храме. Любил красивое пение и всеми силами старался сохранить знаменитый Матвеевский хор15. Сам обладал не очень сильным, но красивым голосом и прекрасным слухом. Пел старинные романсы, а с мамой дуэтом — русские народные и казачьи песни16.

Однажды С. Ф. Бондарчук обратился к папе с необычной просьбой. Он снимал фильм «Война и мир»17, и в нем есть сцена соборования старого графа Безу­хова. Вот Сергей Федорович и попросил папу озвучить роль священника. Так что в этом эпизоде звучит папин трогательно‑чистый, проникновенный голос. Нас всех тогда пригласили на экскурсию по «Мосфильму». Бондарчук был в образе Пьера Безухова, и было очень приятно и удивительно видеть, с каким почтением он обращался к отцу.

* * * ........................................................................................................................................................................................

Тонкий ценитель красоты природы и архитектуры, папа часто путешествовал с нами по городам и весям. Когда мы бывали во Владимире, Суздале, он ухитрялся находить людей, у которых были ключи от закрытых храмов, и нам эти храмы открывали! В одном из таких храмов без купола помню вспорхнувших голубей и голубиный помет по щиколотку. Спрашиваю у отца: «Это фашисты разрушили?» Женщина с ключами напряженно смотрит на него, но все же он говорит, что думает: «Нет. Это Советская власть». Говорит без злобы, а как‑то задумчиво и печально. Женщина молча опускает голову. Садимся в машину, вздыхаем, а папа говорит: «А мать Иоанна18 сказала, что все восстановят!» Нам как‑то не очень верится, но все облегченно улыбаются, а кто‑то уже и запел.

* * * ........................................................................................................................................................................................

Большой любитель пения, папа не мог отказать себе в удовольствии сходить в оперу. Часто детей брали с собой в Большой театр. Так что в детстве мы прослушали там почти все оперные постановки: «Аиду», «Иоланту», «Князя Игоря» и т. д. Балет смотрели только один раз — «Лебединое озеро». В консерваторию мне покупали годовой абонемент, но я частенько прогуливала. В детстве казалось скучновато, а потом я вспоминала эти концерты и спектакли с большим удовольствием, и сама, когда бывала возможность, обязательно вела своих детей в Большой. Меня поразило, что, будучи еще совсем маленькими (их даже не хотели пропускать, пришлось проникать через служебный вход), Богдан и Сережа плакали на балете «Ромео и Джульетта». Ну что они могли понять? И, опять же маленькие, они были в восторге от балета «Анюта». Так что когда я слышу мнение, что для православных детей «все это» — лишнее, ни за что не соглашусь, просто надо знать меру.