С женой на выставке. Справа — художники В.В. Калинин и А.В. Харитонов

1 декабря 1962 года Н. С. Хрущев посетил выставку в Манеже. На следующий день газета «Правда» писала: «Нельзя без чувства недоумения и возмущения смотреть мазню на холстах, лишенную смысла, содержания и формы. Эти патологические выверты представляют собой жалкое подражание растленному формалистическому искусству буржуазного Запада. Н. С. Хрущев попросил авторов представленных картин и скульптур объяснить, что они изображают в своих работах, какую мысль они хотят донести до зрителя. В ответ был слышен лишь невнятный разговор, свидетельствующий о духовном убожестве авторов этих произведений». Именно тогда окончательно оформился раскол отечественного изобразительного искусства на официальное и нонконформистское, заявили о себе эти два абсолютно чуждые друг другу лагеря. Сочувствующие считали нонконформистов «художниками свободы», «могильщиками соцреализма». Со временем, однако, придуманные тогда ярлыки оказались всего лишь ярлыками, и вновь во всей силе явилась истина: художники делятся не на передовых и отсталых, запрещенных и разрешенных, а на хороших и плохих.

В этой связи, думается, будет поучительна наша история о Д. М. Краснопевцеве и Я. Н. Манухине. Первый значится представителем неофициального искусства, второй — официального, но данное обстоятельство нисколько не мешало им более полувека не только тесно дружить, но и ценить друг друга как художников.

* * *

Скульптор (кстати, участник той выставки в Манеже) Эрнст Неизвестный так отзывался о Краснопевцеве: «Его тихий голос слышен будет долго, и я уверен, что к нему будут прислушиваться во времени все больше и больше и все пристальнее». В том, что сегодня Дмитрия Михайловича вспоминают редко, преимущественно на аукционах, в значительной степени виноват сам художник, потому что всю жизнь он стоял в стороне от хайвея искусства, работал келейно, «нужных» знакомств не водил, за границу не рвался.

Из его дневников:

«Время уничтожает медленно и красиво, человек — быстро, грубо и страшно».

«Что бы ни случилось с тобой, не печалься и не радуйся безмерно. Все было предопределено заранее, а твоя “свобода воли” состоит лишь в том, чтобы понять, принять и как можно лучше исполнить тебе порученное. Поэтому недостойно и глупо просить у Бога чего бы то ни было».

«Прошлое — единственное наше достояние. Будущее — неведомо, настоящее — неуловимо. Возникая, оно тут же становится прошедшим, но не прошлым. Оно еще не устоялось — все сыро, шумно, обременено случайными деталями — это пока лишь материал, из которого время создаст картины прошлого. И вот они появляются — одна, другая, третья — портреты, пейзажи, интерьеры, сцены, сложные композиции — оказывается, все сохранилось… Но все пришло в порядок, отлилось в устойчивые формы. Картины развешаны, вставлены в рамы, покрыты лаком — в них уже ничего не изменишь, не перепишешь — целая галерея картин — наше прошлое».

«Миф о Краснопевцеве — создателе парадоксальных натюрмортов из предметов, лишенных утилитарности и списанных современностью на свалку, — возник в кругах московской интеллигенции вместе с мифом художников лианозовского круга¹ в конце 50-х годов. Но, в отличие от судеб большинства из них, профессиональная биография Д. Краснопевцева, если посмотреть на нее глазами социолога, вопреки правилу тех лет, складывалась вполне благополучно. Он не был арестован, он не был признан сумасшедшим, он был принят в вуз и вполне счастливо его окончил, сохранив свою творческую независимость», — пишет искусствовед Г. И. Маневич.

В жизни Дмитрия Михайловича важную роль сыграли такие известные люди, как крупнейший коллекционер русского авангарда, грек по национальности Георгий Дионисович Костаки (1913–1990) и пианист, народный артист СССР Святослав Теофилович Рихтер (1915–1997). Они стали, по сути, ангелами-хранителями молодого Краснопевцева. Третьим ангелом-хранителем, безусловно, являлась Лидия Павловна Краснопевцева — Лиля, жена и муза художника, посвятившая ему всю жизнь.

В доме Костаки Дмитрий появился в 1958 году и быстро сделался здесь своим человеком. О Георгии Дионисовиче он позже вспоминал: «Я могу сказать с гордостью: я был его другом. Мы сошлись интересами и даже характерами». И Костаки говорил, уже живя в Греции: «Я не порывал с теми, кто стал мне особенно близок: с Анатолием Зверевым, Дмитрием Плавинским² и, прежде всего, Дмитрием Краснопевцевым». Это «прежде всего», кстати, убедительно опровергает раздающиеся сегодня утверждения, что из молодых художников-нонконформистов для Костаки якобы существовал один А. Т. Зверев.

Из воспоминаний дочери Костаки Алики Георгиевны³:

«Димочка Краснопевцев… Мало того что это близкий для меня человек — кум. В 1963 году он Катьку⁴ крестил. Об этом не знают, но Краснопевцев у многих был крестным отцом и сам шутил: “У меня все крестники удачные. Гарантирую”.

Что о нем можно сказать? Он некрикливый был. Согласитесь, есть некая закономерность, что многие художники пробивные, нахрапистые. Ведь можно же даже по этим качествам поделить художников. <…>

Димочка — он и закрытый, и аристократичный, в себе, но он же — общительный с людьми. Всегда немного в стороне, но со многими дружил. Парадокс. Я думаю, его время не пришло, но еще придет. И это тоже парадокс. <…>

Что запомнилось еще: Краснопевцев очень страдал в новой Москве, на окраине, куда переехал с Остоженки (см. ниже. — А. Ш.). Мне кажется, что из своего нового жилья он почти не выходил на улицу. В этом тоже было что-то аристократическое. В нем аристократ сидел необыкновенный. Какая-то сумасшедшая любовь к Франции, к утонченному. Краснопевцев всегда делал то, что ему было по душе, и знал себе истинную цену. <…>

С папой они очень дружили. Человек номер один для Костаки — так его можно назвать. <…> В середине 1980-х папа очень затосковал по России, по друзьям. [Собрался ехать в СССР.] Я ему говорю: “Ну что, дед, зачем тебе эта поездка? Что она тебе даст? Лучше сохрани хорошую память о прошлом”. — “Я очень скучаю по друзьям”. — “Ну назови, по кому?” — “Номер один — Димочка”. — “А номер два?” Замолчал. Долго молчал. <…> После все же назвал Славу Манухина. Но таких близких, трогательных и открытых отношений, как с Краснопевцевым, у папы ни с кем не сложилось. Ведь из Москвы в то время папе регулярно писали только Краснопевцевы, Дима с Лилей».

Знакомство Краснопевцева с Рихтером произошло на рубеже 1950–1960-х годов. Именно в квартире Святослава Теофиловича на Большой Бронной улице (ныне — квартира-музей) в 1962 году состоялась первая персональная выставка художника. Дружеские отношения крепли. «Дорогой Дима! Шлю вам и Лиле мой привет из Кореи, где я вчера закончил мои азиатские гастроли. Послезавтра лечу в Европу. Много и очень интересного видел. Музей в японском городе Курасики замечательный — там сплошные шедевры. <…> Здесь теперь все цветет — вишни, сливы, тюльпаны, камелии — и красота немыслимая; мешают только современные некрасивые здания и недостаток времени для того, чтобы смотреть. Я (с января) выступал 27 раз, из них 3 раза с оркестром (Моцарт). <…> Я желаю вам обоим всего самого хорошего в это лето. Обнимаю и целую. Ваш Святослав». Письмо написано в апреле 1994 года. Дружба между пианистом и художником продолжалась до самой смерти последнего.

Краснопевцев принял добровольную «схиму», уйдя от активной художественной жизни. Он не примкнул к официальному искусству, но и с нонконформистами не следовал в одной колонне. Его участие в выставках неофициальных художников — явление скорее эпизодическое. Говорят, на этом настаивала жена Лиля. Теперь не уточнишь.

В 1975 году Рихтер провел еще одну персональную выставку Краснопевцева — опять у себя на квартире. Выставку посетила вся художественная Москва. В 1994 году в ГМИИ имени А. С. Пушкина открылся Музей личных коллекций. Святослав Теофилович представил здесь живописные и графические работы Краснопевцева из своего собрания. А через год Дмитрий Михайлович умер, и вдова Лидия Павловна передала музею 700 экспонатов, в том числе предметы обстановки мастерской художника, собранную им коллекцию редкостей. «Для музейной инвентаризации комплекса предметов “Мастерская Дмитрия Краснопевцева” пришлось ввести более 10 разделов: произведения декоративного искусства и мелкой пластики (среди которых есть и произведения, имеющие музейную ценность — подвесные чернильницы XVIII века), археологические и геологические древности, камни, раковины, антропологический материал, засушенные растения, минералы» — так сказано на сайте отдела личных коллекций музея (http://www.artprivatecollections.ru/collection/d_m_krasnopevzev/).

Действительно, в обыкновенном блочном доме в Новых Черемушках (которые Краснопевцев — коренной москвич, переселенец из центра — так никогда и не полюбил), в типовой квартире Дмитрий Михайлович создал нечто вроде диккенсовской лавки древностей. Зять Г. Д. Костаки (муж дочери — Натальи Георгиевны) Владимир Александрович Зажирей писал: «Дима Краснопевцев — это “французский” Дон Кихот. Много лет мы с ним дружили. Его маленькая уютная квартирка была уставлена множеством интересных вещей. На полке выстроились в ряд чернильницы, которые он собирал долгие годы, причем возраст этих чернильниц исчислялся порой несколькими сотнями лет. Здесь же я видел большую, большущую “лопату” — бронзовую пластику (которую почему-то называют мелкой пластикой) с изображением распятия и других религиозных событий. В центре комнаты-мастерской стоял мольберт, на котором находилась стопка его картин. Кстати, многие картины он рисовал на специальном прочном оргалите, который где-то доставал. Здесь же в шкафчиках и на стенах были расставлены и развешаны те предметы, которые впоследствии могли стать ему натурой: засушенные цветы, высушенные заморские рыбы, маковые головки и многие, многие другие предметы».

Наталья Георгиевна Костаки: «Чету Краснопевцевых я помню еще с тех пор, когда мы жили на Бронной. С этого времени отец очень близко стал дружить с Димой. Я была еще совсем девчонкой и звала их дядя Дима и тетя Лиля до того момента, пока Краснопевцев не сказал мне: “Какой я тебе дядя”? С этого времени он стал для меня Димочкой, а его жена — Лилечкой. Краснопевцевы часто бывали у отца в доме, отец ценил Димочку, выделял его среди художников-шестидесятников. После отъезда отца (в Грецию. — А. Ш.) наше общение с Краснопевцевыми стало еще более тесным. Мы часто бывали у них дома, приглашали их к себе. Дима очень скучал по общению с отцом и всю свою любовь перенес на мою семью. К знаменательным датам он неоднократно дарил нам свои картины, и у нас собралась небольшая коллекция его работ. Дима считал, что в нем течет французская кровь, он был похож на французского аристократа, очень любил Францию и мечтал побывать в Париже. Отец, зная о его трепетном отношении к этой стране, выслал ему приглашение посетить Францию. Но советский ОВИР долго тянул с ответом, и наконец пришел отказ. Для Краснопевцева это оказалось большим ударом. Мы предлагали ему попробовать еще раз, но он был очень оскорблен и отказался.

Когда умерли Краснопевцевы… Именно в этот момент я поняла, что с людьми умирают и дома, которые ты любил, в которых бывал и где тебе было хорошо и уютно. А еще мне вспоминается такой случай, когда все были живы: как-то летом я отдыхала вместе с родителями в Греции на острове Спецес. Там на пристани продавались разные морские диковины. Мы увидели засушенную рыбу, так называемого морского дьявола, сразу поняли, что это шикарный подарок Диме. Когда я вручила ему этого дьявола, он был счастлив»...